Банальная история - Страница 16

В один из обычных, октябрьских дней, в разгар урока на пороге класса возникло косолапое чучело в старых, лоснящихся от древности брюках, коротком узком пиджаке, времен пионерского прошлого его дедушки, лохматое и неухоженное, как дворовая болонка. Его глубоко посаженные глазки-оливки обвели наглым взглядом ряды одноклассников и остановились на единственно незнакомом лице — моем. Он криво ухмыльнулся, вздыбливая усики над губой, и, вальяжно пройдя по ряду, сел за соседнюю парту.

— Что за хомячок? — спросила я у соседки и получила вполне ясный ответ:

— Андрей Адальский. Полный дебил. Теперь держись.

Я держалась, но не долго. Андрей привлекал меня своими эскападами, как мышку сыр в мышеловке. Он с патетикой заявлял, что является польским графом, а в анкетах с гордостью выводил — «русский». Его еврейские корни были настолько отшлифованы и законспирированы, что и Джемс Бонд вряд ли смог бы доказать их наличие в столь напыщенной родословной — героического слепого деда, в дни молодости гнавшего с Урала Колчака, а в дни старости с не меньшим остервенением — жену, проворную бабульку с истинно семитским обликом. Щуплого отца, больше похожего на пуфик в гостиной — такого же молчаливого, незаметного и безропотного. Мамы — вальяжной дамы с аристократическими претензиями и манерами скучающей плебейки. Она смерила меня оценивающим взглядом, в котором я явственно увидела огонек ЭВМ, обрабатывающий полученные данные после тщательного измерения и взвешивания объекта. Итог можно было не оглашать — он высветился на ее табло — лице брезгливой миной недовольства. Но она высказалась:

— Вы, деточка, из многодетной семьи, — кинула она, оценив мою недорогую, скромную одежду. — К тому же, как мне известно, не очень здоровы. Надеюсь, вы понимаете, что о серьезных отношениях с Андрюшенькой не может быть и речи? Он очень талантлив и перспективен. У него большое будущее, и я не желаю, чтобы он испортил его из-за мимолетного увлечения. Дружите, общайтесь, но помните, что в случае неприятностей, ответственность будет целиком на вашей совести. И не пытайтесь впутать в это Андрея. Он слишком юн и неискушен в подобных вопросах.

Я глубоко возмутилась в душе… и скромно улыбнулась, разглядывая потертый паркет под ногами. Она явно переоценивала себя и своего непризнанного гения.

Его талант был вымучен мамой и более чем спорен. Граф писал стихи со слабым намеком на декаданс и явно плагиатил Сашу Черного, Пастернака и своего кумира Есенина. Метался меж образом Печорина и Казановы, примеряя на себя то один, то другой, и мечтал об Айседоре Дункан, еще не расставшейся с девственностью.

Я могла ему это дать, но в мои планы не входило потакать чужим желаниям, у меня были свои. Я хотела знаний, опыта и умения. Я хотела научиться получать желаемое, применяя лишь женские качества, и отточить это умение.

Меня не прельщали его слюнявые поцелуи, но я терпела и фиксировала каждый вздох, каждый взгляд, анализировала каждое слово. Я училась сводить с ума, морочить голову и брать. Ломать, топтать — мстить. Тонко и планомерно. Наступая на горло и изводя, унижая и поднимая. В моем кулачке были зажаты нити от трех сердец, и я дергала их изяществом опытной стервы и мастерством кукловода. Шла по головам, калеча психику и себе, и другим, и скатывалась все ниже в дебри надуманных обид и гормональных эмоций. Я запуталась, измучилась и продолжала винить в том кого угодно, кроме себя самой.

Дома, моими молитвами творился кавардак. Штормовое предупреждение было объявлено еще мамой, влетевшей в комнату тогда, и больше не снималось. Я скандалила с родителями и братьями, хамила, грубила, объявляла голодовки на каждое замечание, молчаливые забастовки на каждый укор. И упивалась их притихшими лицами, виноватыми, больными взглядами, ненавязчивым вопросам и настойчивым уговорам — их болью. Я оттачивала свою беспринципную стервозность на Адальском, а потом с успехом применяла на родных.

И бунтовала против всего мира без жалости, страха и сострадания — давила и ломала с настойчивостью и решимостью камикадзе…в первую очередь себя. Но я этого не понимала — понимали братья.

Встревоженные взгляды карих и голубых глаз следовали за мной неотступно и не винили, а прощали и сочувствовали. И злили, доводили до исступления своей покорностью и пониманием.

И рождали стыд, наперекор которому я устремлялась дальше в своих эскападах, словно тайфун, навстречу жертве, сметая, сминая преграды.

Братья разрывались меж домом и работой. Практика Андрея увеличилась, он купил машину и крутился по городу по своим и чужим делам. И моим — искал материал на платье для выпускного бала, потому что, весной будет поздно. Клипсы, в тон, туфли не белого, а слабо кремового цвета, и с золотистой, а не серебряной застежкой. И витамины, и шоколад на экзамены, обязательно «Гвардейский», потому что другой я не буду.

Алешу же я полностью игнорировала, изводила обидами, неприязнью и давала понять, что он для меня не существует, при этом демонстративно обольщала Андрея на его глазах: залазила к нему в постель, дурачилась, при этом, не забывая коснуться то там, то тут, и показать себя и заставить дотронуться. С самым невинным видом садилась к нему на колени в легком прозрачном халате на голое тело и ерзала, поглощая обычный завтрак, словно самое изысканное и вкусное блюдо. Целовала, как бы в задумчивости ласкала, рассказывая небылицы. Готовила для него специально и ворковала, и смотрела, как на самого гениального, самого лучшего и не скупилась на комплименты, весьма виртуозную лесть. Искусно, преднамеренно и успешно сводила с ума и сталкивала с Алешей