Банальная история - Страница 78

Стакан водки под пристальным взглядом сестры, смотрящей на него с огромной фотографии на стене, и вот он не так укоризнен, мир вокруг не так черен. На минуту. Пока жгучая жидкость падает в желудок, и ты ждешь, что она затуманит твой разум и окружающую действительность. Но туман начинает клубиться лишь в прошлом, в том, что осталось за спиной и травмирует душу. Туман не укрывает его, а лишь разбавляет, расчленяет на составные и выдает один за одним самые больные темы, самые тяжелые картинки. Все то, отчего ты безуспешно бежишь.

Еще стакан, еще, в слепой надежде добиться своего. И опять — ничего. Только Анины глаза становятся все печальней, а на душе все противней. И гаснет свет надежды, а в опустившемся на душу мраке живет лишь страх, обида и непонимание. Они множатся, растут и рвутся наружу горькими слезами и всхлипами отчаянья…

Сергей рухнул на диван и, уткнувшись лицом в Анин пеньюар, заплакал, как мальчишка.

И гладил немой атлас, хранящий ее аромат, словно кожу любимой.

И так заснул.

Олег злился. Я видела это по его лицу, судила по недовольным взглядам, что он бросал в мою сторону.

Я не понимала причины его не довольства и терялась в попытке найти ее. И начала обижаться. Мрачнея с каждой минутой, следила за его манипуляциями, за его нудной, методичной уборкой, что он затеял в моей палате.

Книга к книге, корешок к корешку, по цвету и формату. И в тумбочку. А средства гигиены из нее в санитарную комнату, а полотенце, тщательно свернутое и проверенное на наличие микробов методом придирчивого обнюхивания и осматривания, на спинку кровати. А вазу с цветами на середину стола. Точно на середину, чуть не сантиметр в сантиметр от края до края.

Наверное, Алеша прав — шевельнулась мысль. И как ей не шевельнуться, если Олег, как робот уборщик, с угрюмым выражением лица и в полном молчании бродит по палате, вот уже час как занимается уборкой. Даже не уборкой, а суетливой видимостью оной.

Я терялась в догадках и все больше зябла от скверных предположений из области психиатрии. Но иных причин столь странного поведения найти не могла, как не старалась. Список моих грехов за эти дни не увеличился, разве что немного разбух в плоскости мыслей. Но не на деле! В этом плане я была чиста и почти непорочна. Эти дни я вела себя, как не вела себя и в детстве — скромно и тихо. И не могла по другому. Не имела права, как будущая мать.

Тогда в чем дело? Чем недоволен Олег? Что опять не так? Что происходит?

Зачем он пришел?

Мое непонимание сменилось обидой. Она созрела для серьезной заявки. И мне стало все равно, чем занимается Олег, есть ли он вообще в помещении.

Я легла на кровать и, отвернувшись к стене, сделала вид, что заснула.

Пусть сомневается, сколько хочет. Пусть попытается разбудить. Пусть хоть симфонический оркестр для этого приводит в палату. Я все равно не проснусь. Видеть его не хочу, слова ему не скажу. Особенно про ребенка…

Как мы будем жить с ним дальше? Как жили? Говорить на разных языках, думать о разных вещах и мучиться в вечном непонимании? А может дело не в нем, во мне? Я слишком мнительная и чувствительна. Именно так сказала Оля. Именно так считает. А я просто чувствую себя белой мышкой, помещенной в одну клетку с серыми, живущей в стенах лаборатории по изготовлению универсального средства уничтожения. И не знаю, в кого я такая уродилась? Почему именно мне дано чувствовать малейшее движение души человека? Еще только оформляющиеся мысли, только зарождающиеся эмоции, чувства тайные, глубинные и скрытые от глаз посторонних. И все-таки не от меня.

Впрочем, некоторые эмоции невозможно не чувствовать. Например, такие, как у Олега сейчас. Я даже спиной ощущала его раздражительность, нервозность и… страх. Мне казалось — Олег вернулся. Тот, кому я верила, умер в новогоднюю ночь. И меня одолевала тоска, оттого, что это не так, оттого, что я ошиблась, а Алеша нет. Было очень неприятно от одной мысли, что все вернулось на круги своя. Мы вновь будем лгать, играть отведенные роли и ползти по инерции в заданном направлении, не замечая, что давно умерли друг для друга, давно не греем, не ждем, не любим. И прекрасно обойдемся друг без друга, стоит только попробовать.

Но это как раз уже невозможно. Нас связал ребенок, освятил наш брак, наказал, привязал и обрек. Может быть потом я вновь получу шанс вырваться?

Андрей положил трубку и чуть заметно улыбнулся. Ресницы прикрыли лукавые огоньки довольства, вспыхнувшие в глазах.

— Гульчата-а, — прошептали губы, одобряя. Молодец Бахчисарайская царица, жадная, глупая и…предсказуемая.

Правильно, правильно — шантаж и скандал не самое худшее средство достижения цели.

Интересно, что теперь этот предпримет?

— Кустовский…Кустовский, — морщил лоб Геннадий Викторович в попытке вспомнить. — Фамилия-то звучная и что-то такое было… Да, да…Действительно, Алексей Дмитриевич — было, — лицо Киманова осветилось понимающей, чуть лукавой улыбкой. Он откинулся на спинку кресла и рассмеялся, легко, задорно. — Вспомнил, конечно! Вьюношь просил справку с такой униженной мольбой и настырностью, словно речь шла о жизни и смерти. Да-а, он был похож на загулявшую девицу, которую родственники застукали за изучением Кама-сутры, и теперь без справки о сохранности своей чести она не может вернуться домой. Ха…Сколько, говорите, лет назад? Пять? Может и пять, вот этого точно не скажу…

— Так справку, вы все-таки выдали?

— А?…Да, да. Как же не выдашь? Он меня чуть не зажимал по углам, попутав ориентацию, этот пылкий вьюношь. Долго ходил, надоел изрядно. Да и отчего ж не написать? Бумаги мне для счастья молодых не жалко. Ну, а что потом невеста будет долго удивляться обнаруженному состоянию…Хм.