Банальная история - Страница 37

Я толкнула дверь и вышла из ванной. И увидела Сергея. Он ждал — стоял, прислонившись плечом к стене, и держал в руке ту самую чашку с детским рисунком:

— Будешь кофе?

Я немного растерялась:

— Ты сварил кофе?

— А что в этом удивительного?

— Обычно ты просишь это сделать меня.

— Обычно ты не остаешься у меня на ночь. Мой дом в первый раз видит тебя в эту пору.

Его глаза загадочно блестели и волновали мое сердце. Я почувствовала себя школьницей в сезон первых свиданий и робких ожиданий. Надежда, почти растаявшая, под этим взглядом ожила и начала крепнуть.

Нет, так не смотрят на сестру.

— А ты хотел бы, чтобы это было чаще?

— Представь. Так, будешь кофе?

— Что?.. А-а, да.

Он сунул мне чашку и пододвинул ногой тапки, те самые — розовые малышки:

— Одень. Пол холодный, простынешь.

— Ты же знаешь, я не надену чужую обувь, — чуть обиделась я.

— Знаю. Это твоя обувь, Анюта, — он навис надо мной, подперев плечом дверь ванной. Взгляд задумчивый, немного насмешливый, немного лукавый. А руки за спиной, в карманах брюк. Не для того ли, чтобы удержать их?

— Моя, значит…и халатик этот, да? Напомни-ка, где я его купила?

— Я купил. Давно. В жизни всякое бывает, Анюта. Вот и прикупил на тот самый случай, чтоб комфортно было. Ну, с бельем и ночнушкой ты уже, как мне помнится, ознакомилась. Уверен, и остальное нашла, так что понимаешь, что не только ночевать, но и жить у меня можешь остаться. А если еще что надо — скажи — не проблема.

Ну, и какой кофе может быть после такого признания? Ясного и четкого — люблю, хочу, жду. И разве он сказал что-то иное?

Я поставила дрогнувшей рукой чашку на тумбочку и развернулась к брату, заглянула в глаза и положила ладонь на обнаженную грудь, провела по ней, наслаждаясь теплом и шелком кожи.

— Стоп, котенок, — его ладонь прикрыла мою, но не убрала, а прижала к груди. — Ты хоть понимаешь, с чем играешь Анюта?

— А я не играю, Сережа.

Он не верил. Не мог поверить. Ведь наши отношения были чисты до оскомины. Я не позволяла себе общаться с ним на уровне Андрея, и Сергей не знал, что такое планомерное обольщение. Он не был предметом моей страсти, как Алеша, оттого, что был слишком мал в ту пору и занимал в моем понимании взаимоотношений место сверстников, немного видоизмененное, но все же не стоящее столь пристального внимания.

Когда же он вернулся из армии, я была уже достаточно опытной, чтобы прогнозировать последствия своих поступков, и отдавала отчет в том, что Сергей не Андрей, и тем более, не Алеша. Мне не хотелось, чтоб он попал в тот же капкан, что мы. Мне было довольно греха за братьев.

Но именно его я любила больше других, именно его хотела так, как, пожалуй, не хотела ни Алешу, ни Андрея. Болела им и мучилась, словно Джульетта, хотя понимала, насколько это глупо и бесперспективно. И сейчас, стоя у порога столь желанного исполнения мечты, волновалась и сомневалась, и гнала сомнения.

Одним грехом больше, одним меньше. Одна ночь, всего одна ночь…

Мне казалось, она изменит нашу жизнь к лучшему: разрубит узел, связывающий меня с братьями, поставит крест на патологической привязанности, искалечившей нас всех, и будет уже не страшно влачить жизнь смертника, глотать упреки Олега. Присутствие Андрея не будет будить во мне воспоминания о той ночи, взгляд Алеши завораживать и топить в остром желании, сходном с болезнью, хронической, неизлечимой, как та, что жила в моем теле.

А может истоки болезни намного глубже? И она уже властвует не только над телом, но и над разумом?

Мне стало грустно…

Я развернулась, чтобы уйти от манящего лица, губ, глаз, и понятия не имела, что за этим последует.

Сергей вспыхнул, словно спичка, и попытался меня остановить, схватил за халат. Я дернулась, высвобождаясь — он снова рванул ткань на себя. Я разозлилась, дернулась сильней и оказалась без халата. Сергей просто сорвал его с меня, легко, одним движением, грубым и властным. Я возмутилась, но, обернувшись, увидела его глаза, горящие, жаркие с искрой безумной страсти, и поняла, что в его голове не было места тем мыслям и сомнениям что третировали мою. Он все решил и не желал отступать, и слушать мои оправдания, отказы. Не я — он вел меня этой ночью, не я решила — он.

Он схватил меня, словно падишах одалиску — властно и дерзко впился в губы.

Его ласки стали для меня потрясением, соитие — шоком.

Я не подозревала в нем подобного пыла, животного, требовательного, грубого и одновременно ласкового, властного и бережного. Подозреваю — он в какой-то мере мстил мне за причиненные мучения, за те годы, что жил где-то на обочине, с краю тех перипетий и бурных событий семьи Шабуриных.

И если б это был не Сергей, я бы, наверное умерла от страха и познала ужас изнасилованной женщины…Но брат не давал мне забыть, кто он, и вскоре я поняла, что это всего лишь игра, еще одна грань неведомых мне ранее проявлений человеческой страсти, немного странной, настойчивой и совершенно не ведающей границ. За этой чертой не было стыда, как не было иного мнения, иной воли. За ней был — он. Его мнение, его желание, его воля. И власть, безграничная, пугающая, ломающая любые преграды.

Я уже не помнила, где нахожусь и что вокруг, который час, какой день. Мир, как и я, подчинился ему, жадному, ненасытному, воздающему должное грешной и до дрожи любимой женщине.

Я кричала. Я впервые кричала, не слыша себя, не играя, и не оттого, что хочет он, а оттого, что не могла иначе. Одна волна сладкой муки за другой окатывали меня с ног до головы, смывая разум, убивая любую мысль в зачатке. И только страх теплился на краю сознания — страх, что все закончится, и руки отпустят меня, и тот мир, что они дарят, потускнеет и рассыпется. Но Сергей слишком долго ждал, мечтал и жил надеждой, чтобы так быстро отпустить меня. Он пил мои крики, всматривался в лицо и вновь исторгал крик и наслаждался им…